23:23 Алма-Ата в объятиях «дракона» | |
Алма-Ата
в объятиях
«дракона»
 "15 июля 1973 года, 18.15. По руслу реки Малая Алма-Атинка идет могучий селевой поток - Фото из архива автора" Этот день можно смело считать самым страшным в истории самого крупного города Казахстана. В 18.15 пятнадцатого июля 1973 года по руслу Малой Алма-Атинки от ледника Туюк-Су прошел селевой поток, подобных которому здесь никогда не бывало. Компьютеры выдали позже: что ждало прекрасный наш город, когда б не стояла плотина в Медео. И что было бы с ним, не приди той плотине на помощь отважные люди... В те дни была невероятная жара. Листья скручивались в папироски, желтели и осыпались с деревьев. Солнце жгло, как паяльная лампа, казалось, вообще перестало оно заходить. Город плавился, словно большая свеча. И, как никогда, горы были прекрасны в те дни, нависая над Алма-Атой. Но нет ничего страшнее и коварнее, чем июльское солнышко над скорлупой ледников. Лучи полируют, час от часу точат и плавят льды. Шальная вода кружит в пухнущих горных моренных озерах. Наконец, проломив берега, она рушится в раструб ущелья. А там, уж не в силах вырваться из его каменистых ладоней, поднимается на дыбы, мчится вниз, сатанея от собственной мощи, волоча за собой сразу все, что удастся схватить на притихших, испуганных склонах. Так сель — «дракон гор» налетает на Алма-Ату из прохладных ближайших урочищ. И полвека спустя хорошо различались на улицах Алма-Аты следы селя 1921 года. Лавина камней и грязи в минуты слизнула тогда пять сотен домов, умчав от Медео на 30 километров. О том селе доложено было и «самому человечному человеку». Владимир Ильич, когда-то любовно поименованный «глыбой», не врубился, однако, в событие. И в партийном архиве Алма-Аты я еще молодым казправдинцем прочел Ильичеву депешу: «Ревкому города Верного. Что такое сель? Разобраться и доложить о масштабах бедствия». Сель пронзал город в 1956-м. Еще через несколько лет под селем погибло одно из красивейших горных озер — Иссык. Вместе со многими нашими соотечественниками, из которых смогли (захотели?) спасти одного — Алексея Косыгина, предсовмина СССР. Но все это было лишь легкой разминкой «дракона» перед его самым страшным прыжком в 1973-м. ...Сейчас трудно поверить, но ведь это была страна, где ничего плохого просто не случалось. А уж если никак не имелось возможности спрятать ЧП от широких советских масс, тогда возникали великие информационные перлы, подобные этому сообщению ташкентского радио: «Как сообщает ТАСС, в Ташкенте произошло землетрясение...». Уже были в Медео погибшие, и опасность росла час от часу над городом. А он спал и не знал ничего. В нагревавшемся солнцем трамвае я в то утро ехал на службу — в редакцию «Ленинской смены» — к семи утра. К семи, потому что за мной был «досыл», я должен был в номер «родить» еще один зажигательный клич к молодежи республики об общем и немедленном походе в чабаны, дабы по воле партии получил Казахстан 50 миллионов овец. Строчил, скорбно вздыхая, косясь на часы. И тут на пороге возник фотокор Юра Кельдин. Его «разнофокусные» глаза (один карий, другой — голубой) горели сошедшим с ума светофором. — Сель! Город может погибнуть! Кельдин прошлой воскресной ночью приехал со съемки и — сразу в контору, в лабораторию. А оттуда его шуганула дежурная Дома печати: «Беги, Юрка, скорее — идет сель, всех сейчас смоет на фиг!». Но пока что не смыло. Звоню по заветному телефонному номеру — туда, где все время про всех и про все знать обязаны. — Съезди, глянь! — прокричали мне в трубку и тут же отбились. Было восемь утра. Мы летели по трассе туда, где асфальт упирался в солнце. И до самой плотины не встретили никого — ни людей, ни машин. Тишина была грозной, военной. Такой, когда полный у связи обрыв, когда никому не понять, где свои, где чужие. На плотине командовал всеми, кто там находился, начальник Алма-Атинской областной милиции полковник Макан Есбулатов. Дал нам короткую вводную, выстроил цепью. Мы пошли по тропинке сквозь свежую грязь — к туристической базе «Горельник». Навстречу солдаты несли по грязи что-то очень тяжелое, завернутое в белую простыню. Пели птицы, журчала коричневая река, смолой пахли ели, и солнышко припекало во всю. А несли нам навстречу убитую девочку. И ножка в малюсеньком кеде, обломанная под коленом, свободно крутилась вокруг оси. Следом тоже солдаты несли очень крупную женщину с фиолетовым телом, с часами на перебитой руке. Я глянул. Часы эти встали уже навсегда — в 18.15. Турбаза «Горельник» лежала в руинах, как после обстрела из пушек. Огромный валун, шутя выброшенный от воды метров на сто, ударил о стену спального корпуса. И дом из 15 комнат покорно подвинулся по площадке, как санки по льду. Рядом с домиком, другим камнем и точно в голову, совсем далеко от воды, наповал уложило женщину. И навечно мне врезалось, вижу ясно сейчас, как тогда, и отчетливо слышу. Низкий, страшный тягучий вой на единственной ноте: плачет девушка много часов подряд, и никто ее не утешает. Мужичонка с трясущейся головой механически отбивает косу. Полусодранная у дверей стенгазета, строка из Высоцкого в заголовке «Лучше гор могут быть...» залеплена грязью. У воды, где был, помнится, склад «Горельника», колыхается фиолетовый студень. Из него торчат руки и ноги. И шикарные светлые женские волосы по-над грязью приподняты и оставлены чистыми уже в смертном, последнем рывке. По этому студню ходили солдаты. Кого-то рвало. Я шептал Юре Кельдину: «Ты снимай, все снимай, для истории, Юрка, снимай все подряд!». Репортер Юра Кельдин снимать ничего не мог. Из его разноцветных глаз текли крупные одинаковые слезинки. ...Это ж было давно. Мы ж еще не привыкли тогда к разным бедам и к войнам под самыми нашими окнами, к этим горам убитых за так, ни за что. В ненормальной стране все мы были тогда в чем-то выше и чище, нормальнее, чем, увы, есть мы нынче, сейчас. Воет девушка. Тонко рядом звенит, заостряясь, коса. Солдаты несут и несут по грязи раздавленные тела. Ничего не записываю в блокнот, как-то сразу почувствовав, не забуду увиденного никогда. Потом, когда кончилось все на плотине и около, Кунаев для нас, пятерых газетчиков, от которых масштабы беды и потери скрывать смысла не было, сказал на плотине тихонько, раздумчиво: — Мы никогда не узнаем, сколько точно погибло: горы были полны людей, воскресенье... Могу только не для печати сказать, сколько поднято, вывезено погибших. Ровно семьдесят человек... Не решились тогда мы спросить у Димаша Ахмедовича: как же так, ведь со станции Мынжилки, круглосуточно наблюдающей за ледниками, еще в полдень сигналили о прорыве моренных озер. Впереди было шесть часов! Можно было сирены врубить, наряды пустить, шугануть отдыхающих у воды... Не решились спросить тогда. Не повернулся язык. Кунаев ведь не уходил двое суток с плотины. Сам командовал — тихо, но слышали все. Не поехал в Москву на сессию Верховного Совета СССР. Дал приказ — под домашний арест убрать тех ученых, которые изначально противились самой идее этого сооружения, а теперь проникали сюда и шептали: «Плотина не выдержит все равно, надо срочно эвакуировать город!». Кунаев стоял в самой первой шеренге противодействия — факт. И придворный поэт, отразивший потом его роль вот в таких неуклюжих строках: «Окно Большого Дома распахнув, Руководитель всматривался в горы», — «лизнул» неудачно, от истины был далек. ...Вал первыми увидели парни из Республиканской школы горного туризма. Начальник школы, известный казахстанский альпинист Владимир Зимин составлял в это время обычный приказ на маршрут. Резанул его крик за рекой — страшный, громкий, ведь шесть парней одновременно голосили, показывая на горы руками. И в ту же секунду Зимин, высунувшись по пояс из окна, услышал стремительно нарастающий рев и грохот. Седой альпинист, переживший в «Горельнике» сель 56-го, в момент понял все. Он хотел закричать девчонкам, которые, опершись о перильца площадки, смотрели на реку и удивлялись, как быстро с чего-то желтеет вода. Но рев, громче дюжины самолетов на взлете, обрушился на «Горельник». На подстанцию и на врезанную в дно реки наивную селеловушку (была после версия, что на этих стальных «ежах» сель только подпрыгнул, набрав высоту), на мостик с девчушками и на склад, где сдавали белье отъезжающие и прибывшие простыни получали, — по подлейшим законам «дракон» навещает долину, когда у людей выходной... Распадаясь и ахая, вал пронесся на выход. Туда, где за только что поднятыми над ледовым катком трибунами тянулись дымы недалекого города. Но здесь сель встретила плотина. Ее начали строить в 60-х годах, сразу после трагедии Иссыка. Но идея могучего противоселевого сооружения выдвигалась учеными еще в 30-х годах. В расчетах, в определении оптимальных параметров такого небывалого щита над крупным городом принимали участие крупнейшие научные светила СССР. Среди них — академик Лаврентьев. Он и сказал мне, когда вертолет заглушил винты и присели ученые после облета ущелья чуток отдохнуть на лужайке: — Молодой человек, вы закройте-ка лучше блокнот... В общем, может быть так, что недавний и мощный ядерный взрыв на Лоб-Норе нарушил ионосферу... Чтоб вам, юноша, было понятнее — лучи от солнца стали жечь сильней обычного. Да, может быть... Старт всей стройке в Медео был дан замечательный, зафиксированный дружно сейсмостанциями планеты. Два направленных мощных взрыва разом стряхнули с гор на дно ущелья 2,2 миллиона кубических метров грунта. А после семь лет — без минутного перерыва и без выходных — самосвалы сновали здесь, поднимая, наращивая «гребешок». Бог дал, что к июлю 73-го практически было готово сие небывалое сооружение — толщина в основании 600 метров, объем насыпи — 5 миллионов кубов, высота — 116 метров. Подобных плотин еще не было в мире. И когда тихим теплым воскресным вечером из занавешенного бурой стеной брызг ущелья выбросилась волна высотою с семиэтажный дом, на ее пути встала плотина. Она приняла на себя удар, мощь которого потом сравнивали с ударной волной «средней» ядерной бомбы. Она устояла сама и остановила сель. Смешное и трагичное обычно путешествуют в обнимку. Тот вечер не стал исключением. Два юных милиционера дежурили на плотине в момент выхода селя, в секунду удара. И они же увидели, пережив первый собственный шок, среди бревен, деревьев и Бог знает чего там еще, в буром водовороте барахтается человек. Позднее одна из газет написала всерьез, как несчастный плыл (!) в селе аж три километра, как увертывался от камней и берег дыхание... У меня же остался в памяти милицейский рассказ без прикрас: — Ну, мы быстро спустились и вытащили его. Ну, чуть-чуть поцарапанный, а уж пьяный — в сосиску! Сидел, говорит нам, с «портвейном» у самой водички, тут что-то как схватит, очнулся — милицию вижу, и все... Смешного, однако, в те дни было капельку. А вот страшного — море. Девчонку в грязи придавило камнями. Милиционеры (они, как всегда, в те далекие времена были всюду и первыми) в темноте при фонарных лучах заводили под камень важины, деревья — никак! На беду, оставалась девчонка в сознании, но не плакала, а подсказывала и просила: «Скорей!». Хотели уж прямо в грязи влить наркоз... Но те самые безымянные милиционеры (кто ж спрашивал их фамилии!) выдернули девушку. Ей в больнице немедленно отняли обе ноги. Но вот тут и скончалась она. И, увы, не единственная в те первые сутки... Пять раз в день я проделывал путь от редакции до Медео. Четыре репортажа, во всю полосу, с колес, за которые и сейчас мне, ей Богу, не стыдно. Познакомился с сотнями замечательных, без команды собравшихся здесь людей. С водолазом Иваном Пащенко, прилетевшим на истребителе из Семипалатинска. Он впервые в истории человечества влез в приостановленный селевой поток. С карагандинскими горноспасателями, готовыми выйти почти что на верную гибель: в забитый и высушенный лоток водосброса отсюда, от города, с северной стороны, дойти по нему до завала. И завал осторожно взорвать, путь давая воде (Кунаеву доложили такой вариант, он над ним долго думал, но все-таки не разрешил). Год спустя все звонили в редакцию разные люди, сообщали подробности продолжавшихся в ложе селя работ. Подробности всякие. И о трусости, и о геройстве. И о том, например, как дрались экскаваторщики из-за найденных чемоданов туристов... Прошел год, я летал на «вертушке» к тем самым селеносным ледникам, где задействовали гениальное в своей простоте решение: аккуратными взрывами прорубили канал, соединили между собой и с рекой три моренных озера под Туюк-Су. Теперь нечему было тут переполняться и прорываться. На обратном пути спросил тех, кто здесь черпал грунт, притащенный селем к плотине, и в ту же плотину укладывал: «Не встречаете больше селевых жертв?». «Нет! Нет!» — закричали начальники экскаваторщиков, косясь на свое начальство. А потом, когда сели поужинать в юрте и тостов немало сошло, я тихонечко повторил вопрос. И услышал в ответ так же тихо: «Да, чего там, то руку, то ногу находим, но никому о том не говорим, в отвал и баста...». Прав был мудрый Димаш Ахмедович: никогда не узнаем мы, сколько погибло тогда над Медео людей. ...Четыре с половиной миллиона кубометров жидкой грязи и камней составили желтое озеро перед плотиной. Лоток водосброса, где шла под плотиной река, сразу же оказался наглухо забит. А вода прибывала, насыпная плотина фильтровала все сильней... Леденящее душу и взгляд это зрелище открывалось уже при подъезде к плотине от города: по ней, сквозь нее текли настоящие реки. И плотина казалась огромнейшей губкой, вот-вот она тронется, двинется вниз... Меня, сменяясь, доставляли до Медео два штатных шофера «Ленсмены». Молодой, матюгнувшись, бесстрашно рулил по воде прямо к «чайкам» на кромке плотины. Пожилой тормозил под плотиной, вдали, отворачивал взгляд. Я на него не обижался. Шел дальше пешком и смотрел. Как в белой рубашке, в очках с золотой оправой швыряет лопатой асфальт заместитель министра. Как вдруг падает с виража самосвал, и водитель, не веря, что жив, выползает из смятой кабины. Как мечется, быстро и точно командуя, один из основных строителей плотины, заместитель начальника «Казглавселезащиты» Алексей Юрьевич Хегай. И как спит он потом (уж когда все закончилось) щекой прямо на остром камне. Лоток водосброса расчистить не удалось. Асфальт на гребне плотины дал трещину, прибывала вода на глазах, подползала к асфальту на кромке щита. Было принято сразу единственное решение — перебросить две нитки трубопровода через плотину, поставить насосы и воду как можно скорей откачать. На каменном пятачке между желтой водой и обрывом, где в обыкновенный день не разъехаться двум легковушкам, были собраны сотни людей, краны, трубы и самосвалы. За два дня было сделано столько, сколько вряд ли в «обычное» время способны успеть и за месяц. Не прошло и двух суток, и армейские насосы впервые набрали воды (в секунду почти по два куба), и под крики «Ура!» показалась полосочка влажная на изрезанных селем бортах ущелья. Ошибки, потери — считали потом. Важно было прикрыть и спасти родной город. А курсанты пограничного училища, за считанные часы обложившие чашу ледового стадиона мешками с песком, особо гордились, что на каток не попало ни капельки грязи... — Территория самого центра города попадала под первый удар сразу вся, а последствия были бы катастрофическими... Тихий голос Кунаева и сейчас у меня в ушах. Попадала, да все-таки не попала! Люди вырвали Алма-Ату из объятий «дракона гор». Это были прекрасные люди. Олег КВЯТКОВСКИЙ Казахстанская Правда | |
|
| |
| Всего комментариев: 1 | ||
| ||
